про Акуджаву (М. Елизаров)

Акуджава с детства был горбатым, Согнутым в дугу, как эмбрион. Акуджава бегал по Арбату, На горбу таскал аккордеон. Да-да-да, Акуджава бегал по Арбату, На горбу таскал аккордеон. По Арбату бегал он когда-то И играл для публики шансон. А за ним влачились виновато Штрипки его стареньких кальсон. Да-да-да, а за ним влачились виновато Штрипки его стареньких кальсон. Акуджава был антисемитом. Не желая этого скрывать, Говорил, что нужно динамитом Всех евреев на хуй подорвать. Да-да-да, этим тем же самым динамитом Всех чеченцев надо подорвать. В песнях клеветал он на державу, Воспевал фашизм и Гитлера. Вскоре повязали Акуджаву На Арбате злые опера. Да-да-да, вскоре повязали Акуджаву На Арбате злые опера. Десять лет он чалился на зоне Пел про муравья и Колыму. Мусора и все воры в законе Сообща вздыхали по нему. Он в бараке поживал приятно: Жрал баланду, выпивал чифирь, За стихи давал ему бесплатно Пидарас по прозвищу Эсфирь. Да-да-да, за стихи давал ему бесплатно Пидарас по прозвищу Эсфирь. Десять лет как муха пролетели. На Арбате снова наш Булат: На его сухом горбатом теле Маечка и зековский бушлат. Да-да-да, на его сухом горбатом теле Маечка и зековский бушлат. Снова он гуляет по Арбату, Снова разливается шансон, А за ним влачатся виновато Штрипки его стареньких кальсон. Да-да-да, а за ним влачатся виновато Штрипки его стареньких кальсон. Снова Акуджава на Арбате, Снова голосит аккордеон И опять влачатся виновато Штрипки его стареньких кальсон.